Театр Вахтангова по праву называют театральной империей, которая помимо Основной вмещает в себя Историческую, Новую и Симоновскую сцены, Сцену «Студия» и Арт-кафе, а вскоре, 30 апреля, во Владикавказе откроется филиал – Дом Евгения Вахтангова с небольшой театральной площадкой. Только в этом сезоне — 2022/2023 — здесь вышли «Генерал и его семья» Светланы Земляковой, «Варшавская мелодия» Владимира Иванова, «Амадей» Анатолия Шульева и «Павел I» Натальи Ковалевой. За всем этим великолепием вот уже более 15 лет стоит имя главного художника театра Максима Обрезкова. Он же автор эскиза, по которому была изготовлена брошь в виде веточки сирени — награда премии «Человек театра», уже восемь лет ежегодно вручаемая лучшим «вахтанговцам» во Всемирный день театра. О диалоге со зрителем, бережном отношении к истории, команде единомышленников и умении переключать скорости Максим Обрезков рассказал IPQuorum.
— Вы более 20 лет в Вахтанговском театре, 15 из них — на посту главного художника. С чего начиналось сотрудничество?
— Когда я приехал в Москву из Тбилиси, то волею судеб меня сразу позвали на собеседование в Театр Вахтангова. В то время главным художником был знаменитый Иосиф Георгиевич Сумбаташвили, на работах которого мы все учились. В театре готовили к выпуску «Царскую охоту» Владимира Иванова. Иосиф Георгиевич взял меня к себе ассистентом, а затем передал мне работу над костюмами к этому спектаклю — так и началась моя работа в Вахтанговском театре.
— Как за эти годы поменялся Театр Вахтангова?
— Театр — это живой организм. Как и человек, со временем он меняется. Многое зависит от коллектива, репертуара, зрителя. В вековой истории Театра Вахтангова было много прекрасных периодов, и его последнее пятнадцатилетие, когда театром руководил Римас Туминас, стало его новым взлетом.
— Вы пришли в театр, когда художественным руководителем был Михаил Александрович Ульянов, затем долго работали с Римасом Владимировичем Туминасом. Чем отличались эти два периода?
— При Михаиле Александровиче театр напоминал очень теплый дом, где все были как одна семья, худрука даже уважительно называли «дед». Его в коллективе безгранично любили, ведь он прошел путь от простого человека до грандиозного великого артиста. У меня в кабинете висит его портрет с приколотой веточкой сирени. Истинный Человек Театра. При Римасе Владимировиче мы стали взрослее, обзавелись, если можно так сказать, «собственными семьями». Это как в доме: когда кто-то женится, то появляются комнаты для молодых, для детей, для родителей. Вот и мы стали активно расширяться как в творческом, так и в территориальном плане. Театр стал обширнее, с легкой долею «имперскости». А потому возникли деления, появились территории Симоновской сцены, Новой сцены, Арт-кафе, Первой студии. Каждая отличается визуально и стилистически. У каждого пространства свое лицо.
Сцена из спектакля "Амадей" Фото: Татьяны Вальяниной
— От чего зависит выбор той или иной цветовой гаммы для конкретного театрального помещения и чем это отличается от формирования пространства сцены?
— Сценическое пространство всегда покрыто тайной. Там действует особая магия. Когда зритель сидит в зале, в темноте, он видит сценическое пространство, где сфокусировано внимание на том или ином артисте. Мы направляем внимание зрителя, создаем определенную атмосферу. Что касается других помещений театра, например фойе, выставочного пространства или не так давно открытого исторического буфета, то здесь мы играем в открытую, тут ничего нельзя спрятать или затемнить. При этом зритель должен чувствовать себя комфортно, обстановка должна располагать зрителя к просмотру спектакля. Чтобы перед входом в зал у него не было никаких отрицательных эмоций. Музейные экспонаты, фотографии артистов, люстры — все должно радовать глаз. А потому должно быть хорошо сделано и представлять художественную ценность.
Если говорить о цветовой гамме, то у каждого пространства, еще со времен постройки здания, есть свой колеровочный паспорт. При выборе цвета мы отталкиваемся от исторического облика. Если не удается подобрать точь-в-точь, то ищем предельно схожие оттенки. Например, цвет стен исторического буфета — малахитовый — это отголосок нашего цокольного этажа, где расположен гардероб. Мемориальный кабинет Рубена Николаевича, Евгения Рубеновича Симоновых и Михаила Александровича Ульянова традиционно синий, так как они отдавали ему предпочтение.
Это же касается и современных рабочих кабинетов. Исходя из традиции, возник глубокий терракотовый цвет в интерьерах кабинетов Римаса Владимировича Туминаса и директора театра Кирилла Игоревича Крока.
В нашем деле очень важно не навредить и бережно сохранять то, что появилось задолго до нас. Память в семье передается из поколения в поколение. Мы чтим наших бабушек и дедушек. Театр — это дом, где каждая деталь представляет собой историческую ценность. Даже когда у нас идет реставрация той или иной части лепнины, мы приглашаем специалистов, которые оценивают, что стоит реставрировать, а что придется воссоздать по слепкам идентичной формы. У нас в театре много нового, но все это сделано по историческим рисункам, слепкам, оттискам. Например, когда реставрировали исторический буфет, выяснилось, что одна из тех люстр, что висела там с момента постройки здания, пришла в негодность. Мы не стали заказывать новую, а отреставрировали старую, восстановив недостающие детали по имеющимся у нас образцам.
Фото предоставлено Максимом Обрезковым
«Пока тебе интересно то, что ты делаешь, времени хватает на всё»
— В вашем ведении сегодня шесть сцен Вахтанговского театра плюс все интерьеры, при этом вы успеваете активно сотрудничать с другими театрами. Как вам на всех хватает времени и сил?
— Могу сказать так: если тебе интересно то, что ты делаешь, времени хватает на всё. Плюс нужно уметь внутренне переключать скорости. Когда делаешь два спектакля в разных театрах — это не утомляет, а, напротив, позволяет переключить внимание. Это хороший тренинг для глаз, головы и восприятия в целом. Занимаясь одним спектаклем, абсолютно забываешь про процесс, который идет в другом театре. Это дает возможность выдохнуть и не дать глазу «замылиться».
— Вы сценограф и художник по костюмам сразу двух спектаклей «Театр» по Сомерсету Моэму. В романе есть описание того, как Джулия чувствовала себя во время репетиции нового спектакля: «Это было началом нового приключения. Она в это время совсем не ощущала себя ведущей актрисой театра, ей было тревожно и весело, словно она вновь молоденькая девушка, исполняющая свою первую крошечную роль. И вместе с тем она испытывала восхитительное чувство собственного могущества. Ей вновь предоставлялась возможность его проявить». А что чувствуете вы, когда вам предлагают «одеть» новый спектакль?
— Не могу сказать, что испытываю какое-то могущество. Каждый раз все происходит как в первый раз. Я так и не научился относиться к делу спокойно. В самом начале никогда не знаешь, что хочет режиссер, какой у него замысел, что нужно театру, какие артисты будут играть и так далее. Все зависит от множества переменных.
У меня в жизни был один-единственный раз, когда, получив приглашение, я точно знал, каким будет пространство спектакля. Это было в Русском театре Эстонии, в Eesti Vene Teater, когда там художественным руководителем был Михаил Николаевич Чумаченко. Он предложил мне совместную работу над «Опасными связями» Шодерло де Лакло. Я сразу ответил согласием, так как у меня было четко сформировано видение спектакля. Те, кто был в этом театре, знают, что зрительный зал выдержан в стиле ар-деко. Это невероятно красивое пространство, и мне всегда было жалко, что мы не видим его в театральном свете, а только при зажженных люстрах. А потому у меня сразу возникла мысль посадить зрителей на сцену, а действие перенести в зал. Таким приемом сегодня невозможно удивить, но там это было оправданно, так как только так можно было показать публике, какая там роспись, лепнина, люстры. И тут наконец-то получилось это сделать, наколдовалось.
— Вы работали со множеством самых разных режиссеров: Римас Туминас, Юрий Бутусов, Владимир Иванов, Юрий Любимов, Светлана Землякова — в Вахтанговском, Владимир Панков — в Центре драматургии и режиссуры, Et Cetera и в «Современнике», Сергей Землянский — в Театре Сатиры и в Театре Пушкина, Александр Коручеков — в РАМТе, Евгений Писарев — в Театре Пушкина, Данил Чащин — в Театре Наций и в Театре Пушкина. Что для вас идеальные взаимоотношения между режиссером и художником?
— Это когда вы находитесь в абсолютном доверии друг к другу. И это не значит, что все идеи художника принимаются безоговорочно, что принес — то и хорошо. Нет. Доверие — это когда вы можете спорить, даже ругаться, но при этом точно знаете, что все идеи тщательно отсматриваются, разбираются, взвешиваются, подвергаются анализу. Что никто не хочет самоутвердиться и потешить эго, просто каждый хочет привнести лучшее в общее дело. Крайне важно уметь спокойно выслушивать критику от любого участника творческой команды.
Это общее плавание, и если уж ты в этой лодке, то, значит, готов плыть с этими людьми до конца. Ведь если в спектакле что-то не получилось, повинны все, недоглядели.
Фото предоставлено пресс-службой театра Вахтангова
— Сколько человек у вас находится в подчинении в Театре Вахтангова?
— Мне никто не подчиняется.
Фото предоставлено пресс-службой театра Вахтангова
— А разве может быть главный художник, которому никто не подчиняется?
— Это не так работает. Мы — команда единомышленников, которая делает общее дело. И если говорить о художественно-постановочной части театра, то вместе с художниками, костюмерами, реквизиторами, монтировщиками, осветителями и всеми мастерскими наберется довольно весомый штат — больше 100 человек.
Фото предоставлено пресс-службой Российским академическим молодежным театром
— Раз вы сказали о команде и плавании, то спрошу про спектакль РАМТа «Остров сокровищ». Одна из самых запоминающихся сцен — когда возникает шхуна «Испаньола». Кажется, что она реально плывет. Каковы особенности работы с детскими спектаклями?
— Я вырос в ТЮЗе. И мама и папа были артистами Тбилисского театра для детей и молодежи, поэтому для меня детские спектакли — святое. Как и кукольные, они помогают вырастить внимательного, чуткого зрителя. Мне кажется, что с детьми нужно быть намного честнее, чем со взрослыми. Взрослые готовы обмануться, могут сами что-то себе объяснить, додумать какие-то несостыковки, найти ответы на возникшие вопросы. А детям нужно предложить игру, в которую нужно включиться. Только тогда они поверят в то, что ты предлагаешь, и пойдут за тобой.
Фото предоставлено пресс-службой Российским академическим молодежным театром
— Вы для этого установили в фойе маленькую копию «Испаньолы», чтобы каждый мог рассмотреть ее вблизи?
— Не совсем. Изначально этот кораблик должен был быть использован в спектакле, он появлялся, когда юный Джим плыл в шлюпке и покачивался на волнах. Но потом мы поняли — перебор, уж очень иллюстративно. Корабль остался в реквизиторском цеху. Ближе к премьере появилась мысль написать на парусах разные поздравления и пожелания от постановочной группы и выставить в фойе.
«Я всегда сам могу проверить, насколько декорация удобна для артиста»
— Вы сказали, что провели детство за кулисами. Задумывались ли когда-нибудь, что ваша профессия могла быть не связана с театром?
— Нет, не могла. Я всегда знал, что буду либо артистом, либо режиссером, либо художником.
— Ваш отец, артист Владимир Иванович Обрезков, в одном из интервью рассказывал о том, как вы увлеклись сценографией: «В первом классе Максим прочитал пьесу “Гарольд и Мод”. С нее все и началось. Первым делом он принялся рисовать костюмы. Потом стал мастерить макет к спектаклю. Окончил художественную школу. Впервые в истории этой школы ее ученик защищался на макете». А как вы поняли, что именно эта сторона театра ваша?
— Наверное, еще в детстве — почувствовал, что интереснее быть тем, кто создает свой мир, свое пространство, свою сказку. Когда я был маленький и оставался дома один, пока родители были на спектакле, то в своей тумбочке строил из кубиков самые разнообразные миры, где постоянно что-то происходило. Когда пришло время определяться с профессией, у меня не было стопроцентной уверенности, что стоит идти в режиссуру или в актерство. Мысль, что я хочу быть художником, преобладала.
— Тем не менее вы выходили на сцену в качестве актера: и в родном театре в Тбилиси, и позже в Театре Резо Габриадзе, и в Московском театре «Тень». Помогает ли вам это сегодня в работе?
— Конечно. Я всегда сам в мастерских и на монтаже на сцене проверяю, как можно обжить декорацию, куда можно забраться, можно ли поднять или сдвинуть реквизит. Это же мной созданный мир. Я в нем отвечаю за возможности и неудобства.
— Римас Владимирович Туминас как-то сказал, что рано или поздно театр вновь вернется к черной коробке сцены. Согласны?
— Конечно, потому что за излишней визуализацией, увлечением технологиями мы упускаем из вида артиста. А ведь что такое театр? В первую очередь это зритель и артист. Вот эти две главные составляющие должны начать между собой разговаривать, чтобы публика выходила из театра чуть-чуть прекраснее. Сегодня за внешней мишурой иногда этот диалог теряется. Это не значит, что я против использования различных новшеств. Я против перебора. Но сначала этим нужно переболеть. Точно так же как в определенном возрасте всем хочется погонять на мотоцикле, почувствовать скорость. Потом это проходит и появляется масса не менее интересных вещей.
«Без режиссера никуда»
— Если говорить о сценографии, есть ли мастера, на чьи спектакли вы приходите и испытываете чувство профессиональной ревности?
— Конечно. Например, Мария Трегубова. Это нечто волшебное, как же у нее все прекрасно придумано. Видишь, и сразу столько новых мыслей возникает. Всегда восхищает работа Николая Симонова и Зиновия Марголина. Когда в Вахтанговском театре ставился спектакль «Фредерик, или Бульвар преступлений», я был ассистентом Марголина. Это был невероятный опыт, так как есть такие художники, рядом с которыми ты обретаешь новые знания, умения, понимание профессии. Это некий обмен энергией, любви к театру. Адомас Яцовскис. Вместе Римасом Туминасом они очень сильно изменили представление о Театре. Очень люблю бывать в БДТ у Эдуарда Степановича Кочергина. Общение с такими людьми одаривает невероятным счастьем. Ну и конечно, мой мастер Сергей Михайлович Бархин, Царствие ему Небесное. Я по-прежнему часто мысленно с ним разговариваю, сверяюсь, думаю, что бы он сказал про тот или иной спектакль. Мне вообще очень повезло с педагогами, режиссерами, с которыми я встречался, общался, работал. Потому что тот багаж, не хотел бы говорить знаний или опыта, а именно отношения к театру как к служению, дал мне очень многое.
— Самому не хотелось пойти преподавать?
— У меня периодически есть практиканты, ассистенты, которые приходят ко мне на полгода-год. Затем я привлекаю их в свои проекты, делюсь работой, которой не могу заняться сам, но чтобы набрать курс… Мне кажется, я пока не готов стать педагогом, человеком, у которого будет много юных художников, за которых нужно нести ответственность, за их будущее и выбор.
— Вы работал в театре Реваза Левановича Габриадзе. Его театр — настоящий арт-объект, созданный художником. При этом есть театры, которыми руководят режиссеры, актеры, директора, но нет театра, которым бы руководил сценограф. Как думаете, почему?
— Без режиссера у спектакля не будет души. Это будет перформанс, некое визуальное действо, но не спектакль. Мы все-таки создаем красивую оболочку, а душу в нее вкладывает режиссер. Если у сценографа это получается самостоятельно, то он уже становится немного режиссером. Без режиссера никуда.
— Вы сказали про отношение к театру как к служению. Многие сегодня разделяют такую позицию?
— Театр — это проверка временем. Либо ты попадаешь сюда и остаешься навсегда, либо уходишь и ищешь что-то другое. По-другому не бывает. Полумер здесь не бывает.
— Какие качества, на ваш взгляд, главные в работе художника?
— В первую очередь — уважение к театру, к месту, которому ты служишь. Ну и конечно, ответственность за то, что делаешь. В какой-то степени это как работа пластического хирурга. Он может сделать так, что человек будет не похож сам на себя, а может сделать его самым прекрасным на свете и изменить его жизнь. Художник обладает тем же выбором. Нужно уметь брать ответственность и быть готовым ответить, если что-то не получилось.
Автор: Ксения ПОЗДНЯКОВА, автор телеграм-канала «Ксюша про театр»
