В рамках «Российской креативной недели» прошел паблик-ток «Театр и литература». IPQuorum встретился с писателем, актером «Студии театрального искусства» и автором Telegram-канала «Сны Белаквы» Григорием Служителем. Обсудили, какую роль театр играет в нашей жизни, имеет ли право режиссер менять литературный первоисточник, можно ли сегодня стать Михаилом Булгаковым и как написанные Григорием «Дни Савелия» перекочевали со страниц книги на подмостки Российского молодежного театра.
— Кем ты сегодня себя считаешь: пишущим актером или играющим писателем?
— Трудно сказать однозначно. Порой я чувствую себя кентавром с нарушенными пропорциями, так как непонятно, кого во мне больше, писателя или актера. Но эта двойственность была всегда: после школы я даже параллельно с ГИТИСом поступал в Литературный институт имени Горького. В принципе, шанс был пройти и туда и туда, но в итоге перед последним экзаменом я выбрал ГИТИС. Все-таки актерство — это ремесло: каждодневные упражнения, этюды, репетиции. Плюс ты не можешь существовать сам по себе. Тебе нужен режиссер, партнеры и, конечно, зритель. Писатель же такая профессия, когда твой стол всегда с тобой. Ты находишься в постоянной работе, и не важно, где ты в этот момент физически.
— Насколько театр сегодня востребован?
— Мне кажется, что, несмотря на то что люди по-прежнему ходят в театр, а билеты стоят довольно дорого, время сегодня не театральное. Мир все больше уходит в медиа, и театр теряет те позиции, которые занимал 100 и даже 60 лет назад. Такого резонанса, как прежде, он не вызывает.
— Но с ним тем не менее продолжают активно воевать, значит, все-таки, он еще чего-то стоит?
— Борются скорее с определенным культурным вектором, который аккумулируется в театре, литературе, медиа, акционизме. Это агломерация. Театр — одна из ветвей. И если о нем спорят, то о конкретных постановках, каких-то персонах, а не по содержанию.
— Тогда давай по содержанию. Насколько театр связан с литературой?
— Напрямую. Текст — это в любом случае основа, от которой никуда не деться, но время сейчас не литературоцентричное, а скорее, центробежное, если можно так выразиться.
Сейчас время интерпретаций, любая постановка — это фантазия на тему того или иного известного произведения с большей или меньшей степенью уважения по отношению к автору. Театр имеет в виду и литературную основу, но не следует за нею. Режиссеры стремятся найти какие-то иные границы. Потому больше нет четкого разделения между драматическим и прозаическим произведением. Вопрос не в художественном решении спектакля. Бывает, что пружинистая, удобная для игры пьеса не срабатывает, так как не был найден интересный ход.
— То есть ты не имеешь ничего против осовременивания классики, дописывания Чехова или Островского?
— Конечно, нет. Главное, чтобы у этого был смысл. Нельзя это делать только ради эпатажа. Исключительно, чтобы разозлить кого-то или спровоцировать. Интересно, когда есть режиссерский замысел. Возьмите любой спектакль Дмитрия Крымова. Это может быть и мозаика из текстов, и коллаж, и какой угодно монтаж, но при этом смысл произведения не утрачивается, а, наоборот, подчеркивается и заостряется. Тут нужно обладать вкусом и талантом. Если же это просто нагромождение бог знает чего, то это не вызывает чувства сопричастности, а театр без этого немыслим. Он оперирует в первую очередь чувствами. Приведу еще пример. Одно из последних сильнейших впечатлений на меня произвел спектакль «Р» в «Сатириконе». Юрий Бутусов переосмыслил «Ревизора», но это по-прежнему Гоголь. Но такое право надо заслужить.
— Никогда не думал о режиссуре?
— Думал. Наш курс у Сергея Васильевича Женовача был режиссерско-актерский. Я постоянно ждал, что меня переведут из артистов, но не случилось. Режиссерская профессия — особая форма мышления. Характер, умение вести за собой, способность убедить людей, что ты все знаешь наперед, что все уже продумано. Много всего должно сойтись. Я пока не уверен, что во мне все это есть.
— Назови любимых режиссеров.
— Ну, я уже назвал Дмитрия Крымова, Юрия Бутусова, Сергей Женовача. «Война и мир» Римаса Туминаса оставила грандиозное впечатление. Если брать мое поколение, то это Егор Перегудов, который только что стал худруком театра имени Маяковского, Марфа Горвиц, чей «Сверчок» идет в «Электротеатре Станиславский» и Мария Литвинова, руководитель театра «Трикстер».
— Как думаешь, почему у нас не так много текстов, написанных специально для той или иной площадки, режиссера?
— Меня тоже давно интересует этот вопрос. Мне тоже кажется странным постоянно видеть на афишах одни и те же названия. Драматурги есть, некоторые даже довольно известны, но сказать, что у нас каждый месяц-два появляются на подмостках новые тексты, нельзя. Да и вообще у нас нет таких спаек режиссер — драматург. Исключений очень немного. При этом очень круто, когда режиссер и писатель вместе сочиняют драматургическую основу. Нельзя забывать, что Чехов и Станиславский были современниками. Да и в советское время это не было редкостью. В современной истории, как ни странно, такое случалось лишь в каких-то полуподвальных театрах, например в Театре.doc, ЦИМе, «Центре Казанцева и Рощина». Но за пределы эксперимента это так и не вышло. Сказать, что на больших площадках существуют истории, когда драматург работает вместе с режиссером, пишет текст под какой-то проект, нельзя.
— Когда ты написал роман «Дни Савелия» и появилась идея перенести приключения кота в мир театра, тебе предлагали сделать инсценировку?
— Да, но я отказался. Для меня как для автора было принципиально не иметь к постановке «Савелия» никакого отношения: ни как актеру, ни как драматургу. Изначально, когда я сел за роман, я хотел абстрагироваться от театра. Это был определенный эскапизм, хотелось попробовать себя в чем-то, не связанным с театром. Хотя там все равно есть реверанс в сторону нашей СТИ, когда Савелий встречает меня, выходящего после репетиции.
— У тебя в соцсети была смешная история, когда фанатки, ждущие Ивана Янковского, не узнав тебя, спросили, кто ты. Тогда ты представился Булгаковым и дал автограф. Не было мысли, что это знак и пора писать для театра, нет желания написать пьесу?
— Была, конечно, и никуда и не уходила. Дай бог, я еще попробую себя как драматург. Но это совсем другой жанр, существующий по другим законам, иначе, чем проза. Если бы я задумывал «Савелия» как пьесу или хотя бы рассматривал гипотетическую возможность его постановки, то иначе бы сформировал текст.
— Хорошо, а когда увидел то, что получилось у артистов РАМТа, что ты почувствовал?
— Во-первых, я был польщен, что за это взялась такая замечательная компания во главе с режиссером Мариной Брусникиной. Во-вторых, большинство ребят, занятых в спектакле, знаю лично: и Дашу Семенову, и Нелли Уварову, и Тараса Епифанцева, с которым мы вместе учились, и Алексея Блохина. Ну и главное, они придумали ход. То, что они ушли от привычной коробки-сцены, устроили экскурсию-бродилку, вышли на улицу. Только так это и надо было решать. Но я как человек, который имеет к тексту непосредственное отношение, все равно сидел как на иголках. Для меня это слишком личное и близкое. Но в итоге очень светлое осталось впечатление. Это сделано очень талантливо, людьми, которые заражены театром, любят его, понимают, как в нем все устроено, но при этом ценят поиск, готовы пойти на эксперимент. Мне очень близко такое в лучшем смысле слова студенчество. У них этот дух присутствует. Видно, что они сами получают удовольствие от того, что делают, а в театре это важно. Но тут еще нужно отдать должное Алексею Владимировичу Бородину, который создал в театре такую атмосферу. Он замечательный, будучи руководителем, он остался человеком ни при власти, ни при кресле.
— А права на постановку театру предоставил ты?
— Да, конечно. Театр напрямую договаривался со мной. Все вопросы по инсценировкам, экранизации, постановкам идут через меня.
— Нужны ли творческому человеку знания в области авторского права?
— Конечно, хотя бы общие положения. Мир жесток, и могут обобрать до нитки. А люди, искренне преданные искусству, обычно плохо понимают, как это устроено. Я тоже поначалу совсем не въезжал, как это работает, пару раз накалывался. Но мне повезло, что и в «Редакции Елены Шубиной», и в агентстве, с которым я работаю на международном рынке, очень честные и профессиональные юристы. Вообще всегда хорошо обращаться к профессионалам. Если сталкиваешься с вопросом покупки или уступки прав, то должен быть человек, который тебе грамотно и квалифицированно все объяснит.
— Ты сказал, что театр сейчас не имеет такого веса, как раньше, но может ли он прославить автора?
— Да, это подспорье. Для писателя любое упоминание, помимо узко профессиональной среды, важно, это способ привлечь внимание. Хороший пример — Дмитрий Данилов, который начинал как драматург, а сейчас уже вышел в финал «Большой книги» с романом. Но литература — прерогатива меньшинства, и так было всегда. Когда сейчас вздыхают, что в СССР было больше читающих людей, то это не совсем верно. Книги покупали больше, это правда. Но читали ли люди то, что покупали, — большой вопрос. Иногда в гостях видишь, на полках стоят нераспечатанные собрания сочинений. Процент читающих людей всегда примерно одинаков, как мне кажется.
— Мы много говорим о технологиях. Веришь ли ты, что нейросеть рано или поздно заменит писателей?
— Нет. Это всегда будет некий симулякр. Любое искусство подразумевает опыт жизненный и эмоциональный, памяти, эмпатии. Да, технически она сможет выдать текст под Пруста, Хемингуэя, Стерна, де Лакло. Но только под. Это обманка, пусть и порой хорошо зашифрованная. Например, знаю, что на одном конкурсе произошел казус: алгоритм запутал профессиональное жюри, и они не смогли отличить работу нейросети от текста молодого поэта. Но это больше говорит не о достижениях технологий, сколько об уровне культурной среды.
— Когда ждать твой следующий роман?
— Сейчас я как раз над ним работаю. Думаю, он уже не за горами.
Беседовала Ксения Позднякова, основатель Telegram-канала «Ксюша про театр»
