— Давайте представим, что я никогда не слышала о научно-популярном кино. Как бы Вы объяснили мне, пещерному жителю, что это такое?
— А что такое документально кино, пещерный житель знает?
— Ну, допустим, под соседней пальмой показывали…
— Тогда так: документальное кино — это кино о человеке. А научно-популярное — о некоем явлении/предмете/исследовании. Или, как говорят мои коллеги, это кино, в котором наука является одним из главных факторов, влияющих на сюжет. К научно-популярным фильмам относят также портреты ученых, но их мы снимать в нашей Лаборатории не будем.
— Почему?
— Потому что фильмы-портреты наши документалисты снимать умеют, этому учат и во ВГИКе, и в других вузах. Нам интересней заниматься научным кино в чистом виде, то есть снимать не о самих ученых, а о том, чем они занимаются. А вот этому-то у нас нигде и не учат. Хотя я иногда разговариваю с профессорами из ВГИКа, и они говорят, что хорошо бы ввести в программу документалистов такой предмет — «Научная картина мира». Сейчас студенты не знают, как общаться с учеными.
— А почему для работы Лаборатории был выбран Сколтех?
— Знаете, когда я снимала первое кино на научную тему, то потратила месяца четыре только на то, чтобы попасть в научную лабораторию. Мы писали в различные НИИ, но в большинстве случаев нам отказывали. Кто-то говорил прямо: «С журналистами мы не общаемся». Но я же не журналист! Я не собираюсь публиковать желтую статью. Наоборот: я готова показать отснятый материал, готова советоваться, готова ввести в состав группы научного консультанта…
— А разве при работе над такими проектами научных консультантов не приглашают?
— У меня они есть, но для кино это редкость. В общем, мы прошли долгий путь. При этом я понимаю, почему ученые не хотят общаться. Сама не раз слышала их разговоры о том, что, мол, вчера приезжало телевидение, мы им все рассказали, а в репортаже получилась какая-то ерунда. Сколтех же оказался очень открытым: у них замечательная пресс-служба, которая нам здорово помогает. Они нашли для нас 17 ученых-консультантов, в основном молодежь. Теперь наша задача — объяснить научным сотрудникам, чего именно мы от них хотим и как рассказывать режиссерам о своих исследованиях. Процесс это непростой. Например, мне присылают тему научного исследования — а в ней нет ни одного знакомого слова. Я прошу растолковать — и снова ничего не понимаю, потому что со мной начинают разговаривать научными терминами. При этом ученые тоже далеко не всегда улавливают, что именно мы хотим узнать и что нам не ясно. Поэтому одна из наших задач — научить режиссеров выстраивать коммуникацию.
— Почему научное кино в нашей стране развивается с таким трудом? В чем причина?
— Их много. Во-первых, научно-популярное кино в разы дороже документального. Если брать западные проекты, то в пять-десять раз. Оно требует совсем иных выразительных средств. Например, нужна компьютерная графика (правда, я ее заменяю анимацией, что чуть дешевле). Плюс мы устраиваем различные эксперименты, а это невозможно без людей, студии и так далее. Во-вторых, закрытость научных институтов, о которой я уже говорила: они совершенно не готовы к общению. И в-третьих, конечно, прокат. У нас даже документальное кино негде показывать. Что уж говорить о научно-популярном… Плюс сложности с позиционированием. Никто толком не знает, чем мы занимаемся: в лучшем случае люди представляют себе советский научпоп или телеканал «Наука».
— Как Вам кажется, научное кино в нашем прокате и при полных залах — мечта или такое в будущем возможно?
— За этим будущее. Два своих первых научно-популярных фильма — «Мозг. Вторая вселенная» и «Мозг. Эволюция» — я прокатала лучше многих документальных. Хотя показ был организован почти случайно: мы отдали фильм на кинофестиваль «360⁰» и увидели, что билеты смели за две недели до начала сеанса. Стали устраивать просмотры в разных городах — люди приходили. Второй фильм прокатывали уже в сотрудничестве с крупными киносетями: у нас было более 50 городов.
Фото: Юлия Киселева
— Не могу не спросить о балансе между формой и содержанием. В научном кино знание всегда на первом месте?
— Нет, оно вторично. Ведь мы же кино снимаем. Конечно, в советском научпопе информационная функция обычно стояла на первом месте, человек приходил в кинотеатр, чтобы узнать что-то новое. А сегодня любые сведения есть в интернете. Моя задача как художника — не информирование, а осмысление реальности.
Есть такое понятие — «технологическая сингулярность». Это критический момент в жизни цивилизации, когда человек перестанет управлять развитием технологий. Никто не знает, дойдем ли мы до него, но успевать за скоростью прогресса люди уже перестали. Более того, мы даже не осознаем, насколько кардинально технологии меняют нашу жизнь и наше сознание. Поэтому одна из целей научно-популярного кино сегодня — попытаться осмыслить этот процесс.
— Вы сняли фильм о «Чип внутри меня ». С начала вакцинации тема чипирования человека стала актуальной как никогда. Оно в принципе возможно? Хотя бы лет через двести-триста?
— Если говорить про 200-300 лет, то такого горизонта планирования у ученых нет. Нам бы с прогнозами на ближайшие года три разобраться. А что касается дня сегодняшнего — на данный момент человеческий мозг изучен примерно на 5%, то есть мы даже не понимаем, как он работает. Разве можно чем-то управлять, если мы не знаем, как это устроено? Чипы в нашем фильме — это или нейростимуляторы, которые помогают устранить различные дисфункции мозга, или кохлеарные имплантаты, позволяющие избавить человека от проблем со слухом. Мы рассказываем, как это работает, и даже показываем, куда именно вводится электрод, чтобы помочь пациенту. Но при этом мы выводим тему чипирования на уровень нормальной дискуссии, что для меня гораздо важнее.
— Науки бывают разные, и если робототехнику или космические дали можно как-то эффектно снять, то филологию на экране я себе представляю с трудом. Выходит, есть научные области, которые для научного кино не подходят?
— Я думаю, что при желании интересные ходы можно найти всегда. К тому же гуманитарные науки режиссерам ближе, так что снимать о них даже проще. Но вот в нашей Лаборатории фильмов на гуманитарные темы не будет. А будут фильмы про газовые гидраты и мерзлоту, предсказание новых материалов, космическую погоду, переработку кремниевых пластин, бионические протезы и новое поколение аккумуляторов.
— Первые участники Лаборатории — кто они и чего хотят?
— Они хотят, как ни странно, снимать научно-популярное кино. Я отобрала 19 человек, хотя у нас всего лишь 15 грантов, которые придется как-то распределять. На выходе получится 15 небольших фильмов хронометражем в две-три минуты. Кстати, среди подавших заявки было много журналистов, но мы отдавали предпочтение кинематографистам. Соединяя киноязык и науку, мы должны отталкиваться в первую очередь от изображения, рассказывать о научных исследованиях не словами, а образами. Поэтому для Лаборатории мы отбирали режиссеров, чьи работы сильны именно с визуальной точки зрения.
— Лаборатория — место встречи художников и ученых. То есть, говоря советским языком, физиков и лириков. Разница между ними не сильно преувеличена?
— Я бы не стала говорить за всех, но вот, скажем, прекрасный режиссер-документалист Елена Демидова закончила Бауманку. И это далеко не единственный случай, режиссеров с техническим образованием довольно много. И я знаю ученых, которые классные стихи пишут, иногда даже лучше гуманитариев. Правда, мышление у «физиков» и «лириков», скорее всего, отличается, хотя оно у всех людей разное. Да и каких-либо серьезных исследований на эту тему не проводилось. Но тут дело вот в чем. Мы всю жизнь развиваем в себе определенные навыки. Если человек с детства занимается физикой и не очень любит читать, то и литературоведческого опыта у него нет. А если он обожает литературу не меньше, чем точные науки, то и навыки у него будут те же, что и у гуманитария: он может анализировать прочитанное, обсуждать и так далее. У нас разные профессии, поэтому и набор умений разный. Я, к примеру, тоже в школе изучала физику, но, так как в жизни она мне не пригодилась, я не умею мыслить формулами.
— Среди кураторов Лаборатории действительно впечатляющие имена: Евгений Григорьев, Виктор Косаковский.
— Мы старались собрать весь цвет документалистики. Причем приглашали этих людей с конкретными целями. Когда я увидела, что к нам приходят заявки от журналистов и блогеров, стало очевидно, что понадобятся лекторы, которые будут говорить о важности изображения и о том, что именно оно первично в кинематографе. Казалось бы, очевидные вещи, но, как ни странно, их приходится проговаривать. Поэтому мы позвали кинооператора Ирину Уральскую, которая тридцать лет в этой профессии. Ну и, конечно, Виктора Косаковского — крутейшего документалиста с уникальным авторским почерком и пониманием кино. То есть старались подбирать людей, которые могут направить участников Лаборатории в сторону кинематографа. Информацию-то мы от ученых получим. Но для нее всегда нужно искать яркую визуальную форму.
— Лаборатория научного кино — своего рода эксперимент. Не страшно быть первопроходцем?
— Я вообще не понимаю, что значит «бояться». Любое кино страшно начинать. Но в итоге ты идешь и снимаешь. Тут то же самое. А еще мне нравится, что у нас абсолютно свободная площадка. Мы сами вырабатываем правила игры и сами их корректируем, если нужно. Исключение — жесткие дедлайны и альманах из 15 фильмов, который мы должны выпустить осенью по итогам нашей Лаборатории. Правда, пока мы не знаем, каким именно он будет, не хочется просто поставить все фильмы в ряд, нужна объединяющая идея. Будем ее искать!
Автор: Вера Алёнушкина
