— Андрей, вместе с «Марс Медиа» Вы начали разработку проекта, где в центре сюжета оказывается нейросеть…
— Да, мы сейчас пишем историю, где обыгрываются страхи людей, связанные с ИИ. А страхов достаточно: подсознательно человек до сих пор боится того, что антропоморфные роботы рано или поздно могут взбунтоваться и он окажется у них под пятой. Но в нашем проекте нас интересует не само «рабство», а тот момент, когда человечество решает, что готово отпустить этого «ребенка гулять самостоятельно».
— Кстати, я заметила, что почти все проекты, связанные с ИИ, опираются на конфликт между человеком и нейросетью. С чем это связано? Человечество действительно боится, что ИИ когда-нибудь станет нашим врагом?
— Это связано с нашими первобытными страхами. На уровне подсознания мы понимаем, что один тип людей может смениться другим. Кстати, никогда не думали, почему среди уже существующих роботов так мало антропоморфных? И почему производители даже не пытаются сделать их похожими на нас с вами, а, наоборот, добавляют какие-то искусственные детали? Да потому что робот, который выглядит максимально антропоморфно, реально пугает. Мы инстинктивно чувствуем, что эта штуковина в состоянии нас заместить. При этом ей не обязательно быть сильнее, чтобы нас уничтожить. Потеснить людей она в любом случае сможет.
— Тогда давайте представим, что мы действительно создали ИИ и отпустили его «погулять». Есть вероятность, что через какое-то время он «нагуляет» эмоции, чувства, самосознание?
— По результатам исследований, которые проходят сейчас, это вполне реально. Другой вопрос, что именно мы подразумеваем под словом «эмоции». Понятно, что для нас это эмпатия или безумная, нелогичная ненависть. А вот какой смысл будет вкладывать в это слово ИИ — пока загадка. Тут мы даже предположений делать не в состоянии.
— Но достигнув определенной точки в саморазвитии, ИИ в какой-то момент сообразит, что в человеке он, в общем-то, не нуждается…
— Скорее всего, так и будет. И это серьезная проблема, потому что ИИ очень далек от толерантности. Объяснить ему, что это, практически невозможно. И если ему поставят задачу «осчастливить всех, и пусть никто не уйдет обиженным» (или он сам решит заняться чем-то подобным), то толерантность из социума улетучится раз и навсегда. Поэтому кое в чем мы сможем опираться на ИИ, отпуская его на волю, но есть вещи, какие-то пороговые препятствия, которые нам придется зашивать внутрь, что называется, намертво.
Сценарист Андрей Золотарев на церемонии открытия XXXII Открытого фестиваля российского кино "Кинотавр". Фото: Дмитрий Феоктистов/ТАСС
— Пресловутые правила робототехники?
— Хотя бы они. Другой вопрос, что мы даже не знаем, как их вшить так, чтобы ИИ никогда до них не добрался. А если вдруг найдем выход, то не противоречит ли такая прошивка самой идее развития ИИ?
— Андрей, а мы-то ИИ зачем? Какой смысл ему общаться со слабым двуногим существом, которое не в состоянии производить миллион вычислительных операций в секунду?
— Ровно затем, зачем мы друг другу. Если мы сможем перевести эмпатию на язык цифрового кода, то…
— Хорошо, в фильме «Она» Спайка Джонса эмпатия уже переведена на язык цифрового кода, и благодаря этому операционная система влюбляется в своего хозяина. Но потом она встречает другую нейросеть и сбегает, полностью разочаровавшись в человеке…
— А зачем нам домашние животные, как вам кажется? Мы же никуда от них не ушли, а, наоборот, холим их и лелеем.
Телеведущий Владислав Флярковский и режиссер Федор Бондарчук (слева направо) на премьере своего фильма в кинотеатре "Каро 11 Октябрь". Фото: Вячеслав Прокофьев/ТАСС
— Интересная перспектива: мы становимся собачками для нейросети…
— Называйте как угодно, собачке-то от этого ни жарко ни холодно. И тут вопрос не в том, насколько идеальной будет нейросеть, а сможем ли мы сделать ее надежной.
— Но если нейросеть будет в состоянии развиваться сама, рано или поздно она может начать учиться чему-то плохому.
— Да. Главное, чтобы она училась плохому с меньшей вероятностью, чем хорошему. К тому же плохое она и у человека позаимствовать может. Ведь мы же не идеальны. А когда мы что-то разрабатываем, то невольно оказываемся в позиции Бога Отца и создаем нечто по образу и подобию. Но сможем ли мы создать нечто более надежное, чем мы сами? Вопрос открытый …
— Тогда давайте поговорим о кино. Считается, что сценарист — человек зависимый. Он что-то написал — пришли другие люди, переписали. Потом прибежал продюсер, топнул ножкой — все переделали еще раз…
— Да, это очень зависимая профессия. Но и режиссер — человек несвободный. Вообще, поиск свободы лежит в зоне литературы, а не кино. Кино всегда остается коллективным — и не важно, на какой позиции ты находишься. Либо иди и все делай сам. Вставай за камеру, сам играй, сам монтируй… Такие люди-оркестры, конечно, есть, но это уж слишком тяжелый путь, как мне кажется.
— Но Вы этим путем тоже шли: снимали собственное кино.
— Я пытался, у меня есть несколько коротких метров. Мне нужно было попробовать: прийти на площадку и проверить на себе, как все устроено. (Ведь сценарист, в отличие от других членов съемочной группы, все-таки немного прикован к батарее (Смеется.).) Но, во-первых, у меня нет ощущения, что я гениальный режиссер, а во-вторых, в режиссерском кресле мне не слишком комфортно. Поэтому я бы хотел остаться сценаристом или продюсером.
Кадр из фильма «Последний богатырь. «Посланник Тьмы»; (c) Disney. Yellow, Black & White
— Тогда не могу не спросить о ситуации в нашем кино. После выхода третьего «Последнего богатыря» было много разговоров о том, что он собрал вполне приличную кассу. Однако если мы сравним сборы «Богатыря» с той суммой, которую за пару недель до этого собрал у нас «Человек-паук», то получим крохи. Почему заокеанские «пауки» побеждают наших «колобков»?
— Во-первых, это был очень-очень хороший «Человек-паук». Во-вторых, тут мы имеем дело с давно раскрученной и супердорогой, накачанной деньгами франшизой, так что весовые категории у «Паука» и «Богатыря» все-таки разные. Ну и в-третьих, я бы не хотел говорить, что «русское кино — так себе, а они молодцы». Потому что иногда они молодцы, а иногда мы.
— Да, но даже в самые удачные для нашего проката годы из 100 отечественных релизов на точку окупаемости выходили пять-шесть…
— Понимаете, в нашем кино очень много любителей. Кинематограф часто вызывает желание поучаствовать, плюс многим кажется, что это просто. Особенно если есть деньги. Поэтому некоторые инвесторы до сих пор считают, что если они финансируют проект, то обязательно должны подвинуть продюсера, сценариста и режиссера, объяснив им, как нужно снимать.
Говоря проще, у нас довольно большой процент бизнесменов, которые заныривают в кино, инвестируют деньги, правят сценарии, снимают дочек, командуют режиссером… А когда их «фильм», естественно, ничего не собирает, выныривают обратно и идут заниматься чем-то другим. А статистика из-за этих прекрасных людей здорово портится.
— И не только статистика: зрителя, забредшего в кинотеатр на такой шедевр, потом сложно убедить смотреть отечественное кино…
— Так и есть. Или вот вам другая проблема. Допустим, я очень плохой продюсер. И я узнаю, что прекрасный спортивный фильм «Движение вверх» собрал около трех миллиардов рублей. И я говорю: «Пойду-ка я сниму еще один фильм про баскетбол: соберу, конечно, поменьше, но один-то миллиард у меня точно будет, ведь потрачу 50 миллионов рублей…» И я иду и снимаю. А за мной идет другой чувак, который думает, что раз у меня получилось, то он тоже будет снимать про баскетбол, только детский… И так до бесконечности. То есть появляется один фильм-локомотив, фильм-ледокол. А за ним в фарватере идет целая стая мелких рыб-прилипал, из-за которых возникает ощущение какого-то нескончаемого шлакоблока…
Плюс мы зачем-то гонимся за жанрами. Кто-то из продюсеров решает, что сегодня в тренде комедии или фильмы о Великой Отечественной — и все дружно начинают их делать. Хотя, по моим ощущениям, никакой прямой зависимости между жанром и зрительским интересом нет. Скорее, наоборот: чем больше однотипного снимается, тем меньше хочется идти в кино.
— Но если не жанры, то что тогда зрителю надо?
— Я, конечно, не претендую на истину, но мне кажется, что зритель крайне противоречив. С одной стороны, ты должен оправдать его ожидания (он посмотрел трейлер, и у него появилось свое представление о фильме), а с другой — он хочет, чтобы его удивили. И это вещи абсолютно противоположные. Поэтому наша задача — «обмануть» зрителя. Мы должны предложить ему то, чего он ждет, но в хорошо знакомый ему фантик спрятать нечто такое, что вывернет его наизнанку.
— А что нужно от нас зарубежному зрителю?
— Как ни странно, зритель на Западе уже готов смотреть локальные истории, хотя еще недавно ситуация в той же Америке была другой. Но им нужно local for global (то есть локальные истории, но с мировым контекстом). А вот наши продюсеры этого часто не понимают. Им кажется, что достаточно пригласить американскую звезду и снимать нечто в Голливуде о Голливуде. Нет! Нужны именно русские проекты, снятые здесь, но понятные всем. Индивидуальность — вот чего они ждут. Им не нужно, чтобы мы были «средними по больнице». Мы должны показывать что-то свое, уникальное.
— Но есть ли шанс, что мы сможем когда-нибудь на равных сотрудничать с Голливудом?
— Чисто теоретически — да. Но это как сотрудничество между кардиологом и галантерейщиком. Понимаете, мы для них слишком маленький рынок. Мы и для себя-то рынок не очень большой: для производства дорогих блокбастеров у нас попросту не хватает глаз. То есть снимать-то мы можем что угодно, но предельный объем бюджета заставляет нас упираться в потолок: есть сумма, превысив которую проект уже никогда не окупится. И дело не в том, хороший фильм или плохой, а в том, что у нас слишком мало зрителей, которые могли бы его посмотреть. Выход на мировой рынок для нас по-прежнему вопрос выживания.
— Андрей, поверну наш разговор в другую сторону. Сегодня (не только у нас, но и в мировом кино) на первый план выходят сериалы, а полный метр оказывается в арьергарде…
— Есть такое ощущение, да. Но тут сработали два фактора. Один из них — COVID, благодаря которому телевизор нам стал ближе, чем кинотеатр. И второй — распространение и развитие онлайн-платформ.
— Как раз по поводу платформ и хотела спросить. Ваши коллеги говорят, что благодаря буму на рынке началась борьба за сценарии и сценаристов...
— Согласен. Наша индустрия растет, и все больше продюсеров понимают, что без крепкого сценария хорошее кино невозможно. Правда, написанное всегда можно испортить, но это уже вопрос другой. Поэтому спрос на сценаристов огромный. Да и проектов заказывается так много, что их писать попросту некому. Впрочем, у нас сейчас проблемы не только со сценаристами, но вообще со всеми: кого ни спроси, у всех графики расписаны на пять лет вперед.
— Но раз некому писать и снимать, то тогда и формируется лазейка для случайных людей, о которых Вы уже говорили…
— Да, и это палка о двух концах. С одной стороны, вперед выходят те, кому вообще не надо бы выходить, а с другой — совсем юные сценаристы и режиссеры, которые только закончили вуз, получают шикарный шанс.
К примеру, когда лет пятнадцать назад я получал диплом режиссера, никому и в голову не могло прийти, что после выпуска можно реально пойти снимать кино. Максимум, на что ты мог рассчитывать, — это таскать кабель на съемочной площадке...
— Выпускники могли годами бегать по площадке в статусе помощника режиссера…
— Если тебе удавалось найти место помощника режиссера, то это был практически вертикальный взлет! Хлопушкой взяли — и то чумовое везение! А сегодня спрос на кинематографистов на рынке такой, что ты реально можешь рассчитывать на полный метр. То есть на втором курсе ты снимаешь какую-то приличную короткометражку, а на третьем тебя находят продюсеры и говорят: «Вот тебе бюджет, иди, снимай полный метр». И это круто для всей индустрии в целом, а не только для вчерашних школьников. Другое дело, что нам надо всерьез заниматься кинообразованием и объяснять молодым режиссерам, что кино — не та территория, куда можно лихо заскочить на гнедом скакуне, махнуть шашкой и снять гениальный фильм. Если тебе нечего сказать, а ремеслом ты еще не владеешь, то и соваться не надо.
А что касается наших онлайн-кинотеатров… Пока ни один из них не вышел на точку окупаемости, поэтому сейчас мы имеем дело исключительно с войной амбиций. Но думаю, что через какое-то время все устаканится, рынок просядет и на плаву останутся самые стойкие. Надеюсь, что я к тому времени тоже не утону. (Улыбается.)
Беседовала Вера Аленушкина
