Сегодня, имея огромный арсенал цифровых инструментов, креатор может легко создать метавселенную и соединить в ней все что угодно. Гораздо сложнее было в прошлом, когда художники использовали только живые инструменты и аналоговое оборудование. Так появилось «Бостонское чаепитие» Владимира Преображенского. Эта группа, родившаяся на стыке эпох, соединила в своей творческой истории джаз-рок, «куртуазный декаданс», заветы Оскара Уайльда, атмосферу французского и русского символизма, что-то от Александра Вертинского, что-то от советских стиляг и даже выпустила первую песню про интернет в России. Пройдя путь трансформации от богемного арт-рока и дарк-кабаре до азиатского прогрессив-джаза, они задали восточный тренд задолго до его нынешнего бума в России.
Недавно коллектив отметил 25-летие большим концертом, показав все свои творческие грани. В первой части музыканты в ярких костюмах сыграли «азиатскую» программу и песни с последних двух альбомов «Паломничество в страну Востока» и «Азиатская шкатулка». Хотя Восток — дело тонкое, эта программа звучит у «Бостонского чаепития» по-рокерски эмоционально и экспрессивно, а особую магию ей придает голос новой вокалистки и перкуссионистки Виктории Гудович. Она профессионально владеет женским тувинским горловым пением и училась у солиста группы «Хуун-Хуур-Ту», ставшей всемирно популярной. Во второй части концерта артисты вышли на сцену во фраках, цилиндрах и с бабочками, напомнив публике, что такое настоящий куртуазный декаданс.
Визуальная программа вечера тоже была продумана до мелочей. До начала шоу на большом экране транслировался эффектный пролог — короткометражный фильм, собранный из ключевых моментов истории группы. Кадры были будто вырезаны из старых плёнок, перемешаны с архивными записями, сценическими зарисовками и поэтическими визуальными метафорами. Программу дополнил показ коллекционных кимоно и выступление мастеров восточных единоборств: Владимир Преображенский и сам практиковал тайцзицюань и медитацию чань в монастыре Шаолинь. В интервью IPQuorum он рассказал о пути «Бостонского чаепития», о том, какую нишу заняла группа в музыкальной индустрии, как создать свою субкультуру, почему ИИ никогда не заменит художника, а также о том, что постапокалипсис не всегда может быть пугающим.
Фото предоставлено на пресс-службой группы, фотограф - Алексей Озеров
— Ты всегда очень ярко проявлялся в креативных индустриях в самых разных ипостасях. Какие из них тебе важно выделить сегодня?
— Отдельное направление — организация различных субкультурных мероприятий. Это и фестиваль «Бархатное подполье», сформировавший уникальную субкультуру куртуазного декаданса в Москве, и фестиваль Дарк кабаре, который я делал с группой единомышленников. Три года назад я неожиданно для себя создал фестиваль сакральных знаний «Ведаю путь» для людей, ищущих альтернативные пути познания и погруженных в различные традиции. Второе направление — журналистика и пиар. Сейчас я работаю как независимый пиар-продюсер и руковожу собственным агентством Maestro Agency PR. И третье — это, конечно же, музыка. Группе «Бостонское чаепитие» исполнилось в этом году 25 лет. К юбилею вышла книга моего коллеги Дениса Ступникова «Бостонское чаепитие: азиатский трип шпионов гламура», объединив в названии две грани нашего творчества. Что для меня сейчас самое важное? Наверное, все-таки музыка. От организации больших фестивалей я, честно говоря, подустал. Это довольно серьезно и энергозатратно. Когда тебе уже 50 (в этом году и у меня случился юбилей), хочется сосредоточиться на менее масштабных, но более глубоких задачах. Хочется гармонии, спокойствия, тихого света, любви, жизни не напоказ, саморазвития, тонкого, индивидуального погружения в тайны мира и наслаждения его красотой. Главное — оставаться верным себе, а как это воспримут другие – уже вторично.
— И все-таки важен ли тебе отклик, обратная связь в творчестве?
— Мы как та самая птица-тройка постоянно убегали вперед — и музыкального процесса, и нашей публики. За 25 лет группа «Бостонское чаепитие» прошла довольно большую и радикальную стилистическую, жанровую эволюцию. Начинали мы, как известно, с аристократически-богемных композиций. Я назвал это направление куртуазным декадансом и, собрав идейных артистов, близких мне по духу, создал «Бархатное подполье». Это был первый этап. Потом я увлекался самыми красивыми, экзотическими субкультурами — от стимпанка и готики до дарк-кабаре. Мне очень нравилась такая амбивалентная эксцентрика на грани смешного и грустного. Наконец, пять лет назад случился очередной творческий поворот. В результате моих увлечений, идейных поисков в музыке стала преобладать азиатская тема. То, что рождается в этом направлении, я называю азиатский прогрессив-джаз. Конечно, там сохраняется джаз-роковая основа, но если послушать последние альбомы «Паломничество в страну Востока» и «Азиатская шкатулка», это уже совсем не рок. Мы начинаем кочевать в сильно удаленные от него музыкальные пространства. Вот так мы и убежали от нашей публики. Во-первых, гнаться за нами трудно. Во-вторых, делать это приходится, еще и совершая зигзаги, порой диаметрально противоположные: у нас поменялся и имидж, и подача. Иногда мы возвращаемся к старым композициям, выходим на сцену в цилиндрах и с бабочками, но это сейчас лишь часть нашего творческого арсенала.
— А как группа себя чувствует в музыкальной индустрии? Какую нишу занимает?
— Глядя на музыкальную ситуацию в целом, я понимаю, что мы всегда двигались параллельно — как шоу-бизнесу, так и традиционной рок-тусовке, в которой больше всего поклонников «Гражданской Обороны», «Короля и Шута» и современных групп, похожих на них по звучанию. Это замечательные коллективы. Каждый из них создал свою вселенную, но они брутальны и прямолинейны. Мы же всегда тяготели к утонченному и следовали идее искусства для искусства Оскара Уайльда — нашего эстетического учителя. Поэтому нам всегда хватало наглости заявлять, что мы пишем не на какую-то целевую аудиторию, а прямо в вечность. Мне всегда было важно передать в музыке, в текстах, то, что надумалось, «начувствовалось», пришло ко мне свыше или трансформировалось через мои какие-то личные неврозы (смеется). Здесь вспоминается песня с альбома «Паломничество в страну Востока» «Антидепрессанты», которая, как мне признавались разные люди, у многих в пандемию играла на репите и стала предвестником тех бурь, которые последовали потом.
— К теме опережения тенденций — культурных и не только — вспоминается французская система Таро с лучами миссии, чем-то схожими со знаками зодиака. Самый мощный из них – Шут-Дурак, такой демиург новой вселенной. Самым «проявленным» носителем этого луча считается Леонардо Да Винчи. Получается, вы с «Бостонским чаепитием» — тоже такие Шуты-Дураки в музыкальной культуре?
— С одной стороны, хочется в это верить. С другой – в приземленном, бытовом плане из-за этого нам не просто, скажу честно. За все эти годы мы, конечно, подрастеряли публику, потому что никогда не шли понятными путями шоу-бизнеса. Хотя я профессиональный пиарщик, много лет проработал в музыкальной журналистике и понимаю, как работают механизмы продвижения, какие есть технологии, с творческой точки зрения мне они кажутся пресными и неинтересными. И если пробовать действовать по таким схемам, это сразу же уничтожает ту живительную энергию, которая сподвигает меня заниматься творчеством. Ценность «Бостонского чаепития» и всех моих музыкальных проектов – это интуитивность и честность. Я делаю то, от чего бы и сам испытывал дикий восторг как слушатель и зритель. Пока нам есть, чем себя удивить и чем восторгаться, мы творим. Как только все это закончится, мы перестанем этим заниматься, потому что двигаться по инерции скучно и бессмысленно.
— Какие тренды, как тебе кажется, вы предвосхитили?
— Сегодня наблюдается бешеный интерес к этническим составляющим в музыке — и к дальневосточным, и к нашим собственным: бурятским, тувинским, калмыцким, якутским традициям. Причём это не локальный, а общемировой тренд. Яркое подтверждение — песня «Homay» башкирской группы Ay Yola, попавшая в пятёрку мировых лидеров одного из крупнейших чартов. Появились потрясающие коллективы, такие как «Новая Азия». Это становится мощным музыкальным направлением, и мы, идя параллельными дорогами, не просто попали в этот тренд — мы активно его продвигаем и стали его предшественниками, придя к азиатскому прогрессив-джазу. Альбом «Паломничество в страну Востока» вышел в 2020 году, но основные песни к нему были написаны ещё в 2017–2018-м — то есть очень давно, когда в музыке и шоу-бизнесе господствовали совершенно другие тенденции. И вот сейчас так получилось, что мы вновь оказались впереди планеты всей.
Не так давно произошло мегасобытие в мире музыки: в России прошёл международный конкурс «Интервидение». Он показал совершенно другое лицо современной музыки — яркое, многоголосое, многополярное. Я полностью согласен с мнением ведущих экспертов конкурса — Игоря Матвиенко и Константина Эрнста, которые отметили, что поп-музыка и рок сегодня находятся в кризисе. А то, что мы увидели на «Интервидении» — современная музыка, в которой органично звучат национальные музыкальные традиции, — это и есть актуальный тренд. И именно за ним будущее.
Фото предоставлено на пресс-службой группы, фотограф - Алексей Озеров
— Почему именно азиатский вектор, на твой взгляд, актуален сегодня для всей России?
— Хотя Россия находится на стыке Европы и Азии, если взглянуть на нее объёмно — через территорию, менталитет, архитектуру, быт — мы увидим, что 70% нашей страны — это Азия. Одна Якутия занимает пятую часть РФ. Наша коллективность, иерархичность, соборность, интуитивность, способность сочетать крайности — всё это ближе к восточной, а не западной модели. Вспомним японскую культуру: самурай сидит в медитации у пруда, слушает лягушек и вдруг делает харакири. Это азиатская драма контрастов. У нас она сплошь и рядом: отмечали свадьбу — порвали три баяна. Сегодня Азия может дать России очень многое, и я рад, что этот вектор активно развивается не только в культуре, но и в политике. БРИКС, ШОС, новые международные форматы — за ними будущее.
— Возвращаясь к истории группы, 25 лет — действительно большой путь. И в случае с «Бостонским чаепитием» — это как будто не одна жизнь, а несколько. Ты уже рассказал о метаморфозах. А что осталось неизменным? На что ты опираешься?
— Прежде всего — это эстетизм. Очень деликатное стремление к рафинированному искусству: изящному, прихотливому, требующему тонкости восприятия. Сначала это проявлялось в богемных тенденциях — в манерном искусстве, уходящем корнями во французский символизм, в культуру Серебряного века, через советских стиляг — к утонченной художественной чувствительности. В новейшее время эстетизм в творчестве «Бостонского чаепития» стал раскрываться и через азиатское искусство, ведь его восприятие тоже требует глубины и утонченности. Как говорится, Восток — дело тонкое. Оно предполагает очень внимательное и вдумчивое мировосприятие. Не случайно многие художники, поэты и писатели-декаденты с большим интересом обращались к азиатским культурам и черпали из них вдохновение. Достаточно взглянуть на картины Обри Бердслея: все эти изысканные, тонкие линии явно перекликаются с китайской каллиграфией. Поэтому мы читаем японские хокку Басё, изучаем китайские гравюры, восхищаемся удивительными артефактами из кости, создаваемыми в Таиланде и понимаем: азиатское искусство невероятно многогранное. И всё это глубоко в нас отозвалось, оказалось близким и родным.
Также я, безусловно, опираюсь на то, что «Бостонское чаепитие» — это творческая лаборатория. То есть мы не скованы какими-то жанровыми, стилистическими рамками, поэтому с легкостью переходим, например, от джаз-рока к этно-фьюжну, можем добавить электронику, какие угодно национальные инструменты. Если нам захочется в какой-то композиции сыграть диско, мы сыграем, захотим тувинское горловое пение – исполним. И для нас это не пустая эклектика. Каждый элемент оправдан, пропущен глубоко через себя. Я всегда говорю, что не я пишу песни, а они меня. Если внимательно прислушаться, то каждая композиция подсказывает автору, чего она хочет, какого развития, какого дополнения. Один из характерных примеров — песня «Тихие дни», написанная давным-давно. Она началась не с музыки и слов, а с тембра. Я услышал слайд-гитару, какой-то быстрый ритм — больше не было ничего – и вошел в это состояние. А дальше уже стал фантазировать: о чем бы могла быть такая песня? Стали возникать образы, потом мелодия. Многие песни рождаются из ощущения. Сначала всплывает один элемент, а на него уже наслаиваются другие.
Фото предоставлено на пресс-службой группы, фотограф - Инара Ибрагимова
— Ты назвал последний альбом «Бостонского чаепития» «Азиатская шкатулка» отражением постапокалиптического мира. Традиционно постапокалипсис ассоциируется с чем-то мрачным, пугающим, а в этом альбоме много света, спокойствия. Как для тебя это коррелируется с миром постапокалипсиса?
— Для меня это тот период, когда на руинах рухнувшего мира начинает складываться нечто совершенно новое. И в этом уже нет трагедии, а есть надежда, свет, особое очарование. Да, оно немного пугающее, но при этом — многообещающее. Пугающее, потому что старый мир рухнул, а новый — абсолютно незнаком. Мы не знаем, как в нём жить, не видим его ландшафта, всё кажется чужим. А человек всегда боится того, что непривычно. Но в этом есть и свое очарование: мир ещё не исследован, о нём невозможно ничего сказать наверняка. Именно это ощущение стало ключевым для альбома «Азиатская шкатулка». Оно отразилось и в названиях композиций, и в жанрах, которых, по сути, в природе не существует: «Индонезийская плясовая» — ну такого же быть не может! «Бенгальская плясова» — Бенгалии-то нет. «Тувинская плясовая» — тоже вымышленная вещь. Но именно это и делает их живыми, художественно самостоятельными.
— Сразу стала интересна история этих вымышленных песен.
— Курьезная история связана с «Тувинской плясовой». Наш бас-гитарист Андрей Дюков родом из Тувы и в последние годы сильно увлёкся своими корнями, особенно тувинской музыкой. Он предложил мне обработать несколько тувинских песен. Я к такому отношусь скептически — не люблю просто «обновлять» народные мелодии. Мне интереснее брать этническую краску — тембр, инструмент, приём — и на основе этой краски уже создавать нечто совершенно новое. Но я согласился попробовать. Он прислал мне несколько записей, и одна особенно впечатлила: медленная, исполняемая детским хором, с простой, но цепляющей мелодией. Я сказал: «Давай её сделаем — только найди слова». Андрей начал искать и через какое-то время прислал текст. Мы записали черновую версию — всем понравилось. На репетициях композиция стала развиваться и превратилась в настоящий авангардный опус, а потом случилось странное. Мы показали текст тувинцам — они в недоумении: «Это не тувинский язык, мы ничего не понимаем». Мы начали копать глубже. Где-то наткнулись на версию, что это чукотская песня. Я прислал её знакомым с Чукотки, они ответили: «Нет, это не наше, скорее, тувинское». Потом нашли упоминание, что это якутская… Связался с Якутией — и там сказали почти то же самое: «Скорее всего, это тувинское». В одном из источников мы прочитали, что песня возникла в 30-х годах прошлого века и изначально была посвящена Интернационалу. Позже мы обнаружили ту же мелодию в репертуаре «Хуун-Хуур-Ту» — но когда спросили у них, что за слова, они лишь пожали плечами: «Какая-то белиберда, не знаем». В итоге никто так и не признал эту песню «своей». Но к тому моменту композиция уже вошла в наш репертуар. И раз «Тувинская плясовая» тоже, по сути, вымышленная категория, то и эта песня стала самостоятельным художественным произведением. Она больше не претендует на подлинность — она просто существует. И живёт своей жизнью.
— С чего вообще началось твое погружение в азиатские культуры?
— В моей семье никто не увлекался Азией, никто туда не ездил, но у меня была любимая книжка — «За горами, за морями», которую мне читала бабушка. Это сборник сказок народов мира с потрясающими иллюстрациями — графика будто из советских мультфильмов. Из всех сказок меня больше всего зачаровывали истории из экзотических стран. Чем дальше от дома, тем интереснее. Особенно запомнились Вьетнам, Лаос, даже Эквадор. Именно по этим книгам я впервые изучал географию. Детское сознание впитывало атмосферу: жаркие страны, яркие краски, необычные образы. Странно, но Африка меня не манила — тяга была именно к Юго-Восточной Азии. Вьетнамские треугольные шляпы, узоры на одежде, особая эстетика — я тогда ничего в этом не понимал, но чувствовал глубокий отклик.
Потом уже в студенческие годы, в 90-е, когда я был типичным московским хиппи, интерес к Востоку стал органичным продолжением эпохи. К нам хлынула эзотерическая литература, открылись тренинги, гуру стали приезжать, появились первые магазины вроде «Путь к себе». Я заходил туда, вдыхал запах благовоний и просто кайфовал от всего: статуэтки Будды, яркие ткани, экзотика. Параллельно, ещё в группе «Летучий голландец», на фоне рок-звучания, у меня рождались совсем другие песни — тонкие, медитативные. Тогда я увлекся культурой нью-эйдж, особенно японским композитором Китаро. Мне очень хотелось играть такую музыку, но в рок-формате это было невозможно. Многие из сочиненных тогда мелодий в этом стиле дожили до сегодняшнего дня. Например, «Мальчик Иссумбоси» и «Не печалься» были написаны ещё в 90-х. Я откопал их, оцифровывая старые кассеты, мы сделали новые аранжировки, и теперь они заиграли другими красками.
Из трёх изначальных стилевых веток «Бостонского чаепития» — богемный декаданс, социальный рок и медитативная музыка — именно последняя долгое время оставалась «в тени». А теперь, через призму азиатской эстетики, всё наконец сошлось. Конечно, повлияли и реальные поездки: семь раз в любимом Таиланде (там я даже немного пожил), Вьетнам, Камбоджа, Лаос, который особенно впечатлил, Индонезия, Индия, Китай, Япония, Мальдивы. Каждое путешествие раскрывало новые грани. Именно азиатский взгляд на мир стал для меня своего рода спасением в периоды кризиса и поиска гармонии. Европейское сознание устроено дихотомически: чёрное/белое, плюс/минус, верх/низ. Мы мечемся между полюсами. А Восток предлагает иное — путь через единство, где нет надобности делить мир на противоположности. Это и есть та тонкость, которую я искал с детства и наконец нашёл.
— Говоря о вышедшей к юбилею «Бостонского чаепития» книге «Бостонское чаепитие: азиатский трип шпионов гламура», как появилась ее идея?
— Идея родилась у меня: хотелось сделать себе юбилейный подарок — совпали даты: 25 лет группе, 20 лет фестивалю «Бархатное подполье», моё 50-летие. Я предложил Денису Ступникову, с которым мы знакомы больше 20 лет и говорим на одном языке, написать книгу. Он подошёл к делу масштабно: начал не с группы, а с моего детства, семьи, дедушки… Когда я впервые открыл готовый текст и прочитал первую главу, у меня буквально навернулись слезы, особенно когда речь зашла о дедушке. Владимир Геннадьевич Преображенский великолепно играл на фортепиано и аккордеоне, участвовал в первых московских джазовых оркестрах, в 80 лет начал писать картины маслом. Он снимался в кино, в том числе в знаковых эпизодах, например, в «Москве слезам не верит»: сцена с Ириной Муравьёвой в библиотеке стала культовой. Именно он привил мне любовь к искусству — к музыке, фотографии, джазу. Первые пластинки Эллы Фицджеральд, сборник танцевальных хитов 30-х, оркестр Лундстрема — всё это пришло ко мне через него. Он был высокий, красивый, потрясающий рассказчик.
В книге Денис проследил мой путь с самого начала: от детства и юности, через хиппи-тусовки, ранние коллективы — от «Летучего голландца», «Алхимического кабаре имени Яна Потоцкого» до рождения «Бостонского чаепития». Это получилась эпичная, почти саговая история.
— Каково тебе было, когда перед тобой развернулась вся твоя творческая жизнь?
— Если честно, я с радостью убедился, что чем дальше, тем мне живётся проще, органичнее и счастливее. Читая о разных этапах, я вспоминал многое. И особенно жалко стало того юношу 18–22 лет: как он пробирался через всё — не зная, как что делается, не умея ничего, мучаясь внутренними комплексами, метаниями, сталкиваясь с внешним непониманием и сопротивлением. Я вспоминал, на каком чудовищном оборудовании пытался писать музыку. Всё записывалось на кассетный магнитофон, потом переписывалось на другой, а параллельно через микрофонный вход ещё подключалась гитара. Всё это шипело, трещало, но я умудрялся делать аналоговые наложения. В те годы — в 1997-м — я написал, по сути, первую в России песню про интернет «Новый эскапизм».
Потом наступила эпоха компьютеров, и это была невероятная свобода, которой в 18 лет я был лишён.
— Сейчас технологии ушли далеко вперед. Как ты относишься к их развитию? В чем ИИ, например, помогает творцам, а чем мешает?
— Конечно, ИИ — это мощнейший инструмент. Как когда-то таким инструментом стал и интернет. Сначала была эйфория — вот она, глобальная территория свободы! Каждый радовался, что теперь он может творить, высказываться, создавать что угодно. В кармане — вся библиотека человечества, весь накопленный опыт. Но довольно быстро эта иллюзия рухнула. Потому что инструмент — лишь инструмент, а всё зависит от человека. И всемирная паутина превратилась в помойку. Сегодня, особенно в музыке, найти бриллиант в этом потоке — задача почти непосильная. Нужно чётко понимать, чего ты ищешь и как это искать. То же самое происходит сейчас с ИИ. С одной стороны — колоссальные возможности. Ты можешь один, без музыкантов и огромных затрат попробовать себя в любом жанре. Не умеешь петь? ИИ споёт. Не умеешь писать стихи? Напишет в стиле Пушкина, но с японской ритмикой. Не умеешь делать аранжировку? Сделает, добавит туда голос Пласидо Доминго и положит всё это на рэп. Это замечательно как игровая, развивающая среда, особенно для начинающих. Или как рабочий инструмент: допустим, ты написал балладу, а хочешь услышать, как она прозвучит с симфоническим оркестром и оперным солистом. В реальности это дорого, сложно и рискованно. А с ИИ буквально «на коленке» ты получаешь пробную версию, понимаешь, подходит тебе это или нет. Это отличный способ тестировать идеи, будить и тренировать фантазию, но когда речь идёт о настоящем художественном произведении, тут ИИ бессилен. Потому что искусство рождается не из суммирования данных, а из уникального, индивидуального переосмысления реальности. Каждый творческий человек видит мир по-своему, и именно в этом его ценность.
Автор Наталья МАЛАХОВА
